В рубрику "Машина времени" | К списку рубрик | К списку авторов | К списку публикаций
Среди обилия ярких, красочных репортажей из олимпийского Рио особенно контрастно смотрелась старая телевизионная хроника августа 1991 года: федеральные телеканалы отметили в своих программах 25-летие события, вошедшего в новейшую историю нашей страны как “августовский путч”. Подготовленные ими сюжеты были похожи – за прошедшие годы на ТВ сложилась типовая схема показа тех событий, упрощенная и не отличающаяся глубиной анализа. Поколение родившихся в 1991 году выросло, обзавелось семьями и уже дало жизнь новому поколению, но почти ничего не знает о недавнем прошлом своей страны. Может и не узнать, ведь история России постоянно “подновляется”, наполняется фактами, достоверность которых сомнительна. Такие “факты” встречались и в юбилейных “августовских хрониках”. Процитирую комментарии, прозвучавшие на некоторых уважаемых теле- и радиоканалах: “19 августа я проснулся под звуки “Лебединого озера”; “Весь день советское телевидение передавало “Лебединое озеро”; “Вместо того, чтобы сказать народу правду, дать информацию о реальных событиях в Москве, советское телевидение без конца крутило “Лебединое озеро”; “Дикторы Центрального телевидения, читая заявления ГКЧП, лгали своему народу”. В этих комментариях нет ни слова правды! Утверждаю это, поскольку обстоятельства сложились так, что с утра 19 до позднего вечера 31 августа безвылазно находился в “Останкино”, так сказать, в центре событий...
Эти заметки я пишу по настоянию своих товарищей, вместе с которыми довелось пережить 19 и 20 августа. Пора признаться, нам было страшно – за страну, за свои семьи, за себя, в конце концов. Сегодня трудно погрузиться в то время, отсеяв накопившуюся за 25 лет информацию, да и память человеческая, как известно, несовершенна. Ответственность перед соратниками, которых нет больше с нами, заставляет еще раз тщательно проверить факты, уточнить последовательность событий. Помогли в этом книги-воспоминания, написанные В. Любовцевым, Н. Шаховой, А. Цываревым, М. Полтораниным, О. Попцовым, В. Муштаевым, С. Аннапольской, В. Юдиным, Л. Элиным, Л. Золотаревским, В. Сениным, А. Лысенко, а также интервью, взятые по “горячим следам” у О. Какучая, О. Точилина, В. Новосада, С. Медведева, А. Мисана. В моем архиве тоже есть некоторые записки и документы, а также редкие видеокадры, относящиеся к августу 1991 года. Слава Богу, живы многие участники и свидетели тех событий, если я в чем-то окажусь не прав или память даст сбой – надеюсь, поправят, дополнят.
Прежде всего, несколько слов о “морально-политическом настрое” в коллективах Гостелерадио к лету 1991 года. Как и все советские люди, мы хорошо понимали, что перестройку в том виде, как она задумывалась, осуществить не удалось. Государство стремительно теряло управляемость, Конституция перекраивалась, многие ее положения перечеркивались. Экономика разваливалась. Ослабление власти Горбачева становилось все более очевидным. На апрельском и июльском (1991 г.) пленумах ЦК КПСС говорили, что партия теряет своего генсека, а генсек – партию. Партия, правившая с 1917 года, выродилась, одряхлела, низовое партийное руководство утратило ориентиры и уже не могло “вести за собой массы”. Россия все больше отделялась от СССР, нарастала ельцинская истерия по поводу “союзного центра”. Заброшенная и неоднократно подставленная армия утрачивала дисциплину и боеготовность. Администрация США в темпе готовилась к переключению своей политики на Б. Ельцина, трезво оценивая в то же время его разрушительный потенциал. Внешняя политика Горбачева-Шеварднадзе привела к потере статуса супердержавы и крушению системы двухполярного геополитического равновесия. На встречах в верхах в Рейкьявике и на Мальте Горбачев сдал СССР на милость США. Страна стремительно скатывалась к изменению общественного строя. В партии, законодательных структурах и в обществе в целом нарастали оппозиционные настроения. Ожидалось, что осенью Горбачев будет вынужден уйти, для начала – с поста генсека. Частыми участниками теле- и радиодискуссий были лидеры антигорбачевского блока “Союз” Ю. Блохин, А. Чихоев, В. Алкснис, Г. Комаров. В общем, как говорится, “в воздухе пахло грозой”. Все мы были погружены в эту предгрозовую атмосферу и желали лишь одного – чтобы все разрешилось мирным, не насильственным путем.
Беда пришла, когда ее меньше всего ждали. Закончив процесс подготовки нового Союзного договора, М. Горбачев отправился в отпуск, поручив председателю Гостелерадио Л. Кравченко продумать и организовать трансляцию государственного акта подписания этого договора, намеченного на 20 августа. Отложив свой отпуск, Леонид Петрович погрузился в работу. В ночь с 18 на 19 августа его срочно вызвали в ЦК КПСС. Сначала секретарь ЦК Ю. Манаенков информировал его о болезни Горбачева, возникшей якобы на фоне его крайнего переутомления, и о создании специального органа по управлению страной в кризисный период. Сказал также, что телевидение и радио должны перестроить программы и работать как в дни похорон советских вождей. В 5.20 утра член Политбюро ЦК, замещавший в этот период генерального секретаря, О. Шенин вручил Кравченко ряд документов ГКЧП, фактически извещавших страну и весь мир об отстранении Горбачева от власти. Особенно выделялось обращение к советскому народу, вышедшее из-под пера Александра Проханова. Немецкий политолог И. Лозо, ссылаясь на О. Шенина, пишет, что председатель Гостелерадио при передаче ему этих документов полностью поддержал создание ГКЧП. Кравченко позиционировал себя как один из ближайших соратников Горбачева, по этой причине организаторы ГКЧП держали его на расстоянии, так что заявить о своей лояльности новому начальству ему было необходимо. (После 15-летнего правления С. Лапина за шесть перестроечных лет в Гостелерадио СССР сменилось три председателя. А. Аксенов и М. Ненашев не оправдали надежд Горбачева, а Л. Кравченко обещал сделать ЦТ полностью пропрезидентским и немало в этом преуспел.)
19 августа около часа ночи на работу в “Останкино” был вызван генеральный директор программ Центрального телевидения В. Осколков. По городскому телефону Кравченко сообщил Виктору Ивановичу, что предстоит срочная работа, машина выслана. Осколков не удивился, поскольку работать в авральном режиме привык давно, а до большого события – подписания нового Союзного договора – оставались только сутки. Однако перед ним была поставлена неожиданная и непростая задача – перекроить весь утренний блок, содержавший в основном развлекательные передачи. Она усложнялась тем, что в глухой отпускной период никто не думал о резерве, и пришлось использовать те программы, которые были под руками.
Выехав от О. Шенина, Л. Кравченко по дороге в Останкино заехал в ТАСС, где с документов ГКЧП сняли копии для официальной передачи по каналам агентства.
Около шести утра Леонид Петрович прибыл в “Останкино”, где его ожидали В. Осколков и также вызванные главный редактор информации ЦТ (программы “Время”) О. Какучая и дикторы И. Ермилова и Ю. Петров. Им в руки и были переданы документы ГКЧП. Инна и Юрий начали зачитывать их в 6.30 утра. На полчаса раньше, в 6.00, те же документы были зачитаны дикторами радиостанции “Маяк”, причем сразу на всю страну в режиме реального времени (радийщики получили документы уже из ТАССа). Если программы ЦТ распространялись по системе космической связи “Орбита” с двухчасовыми поясными сдвигами, то “Маяк” повсеместно шел “по Москве”, как говорили связисты – “по лучу”. Так что советский народ впервые узнал “о неспособности президента М. Горбачева исполнять свои служебные обязанности по состоянию здоровья” и другие “новости ГКЧП” не от телевизионных дикторов, а радийных. Их имена никогда не упоминались, а вся “слава” досталась коллегам с телевидения.
Несколько слов о работе дикторов телевидения. Диктор государственного вещания – глашатай, законом обязанный доносить до людей официальную правительственную информацию. Сработали они профессионально и безукоризненно. Прежде всего – строгость в одежде.
Инна Ермилова даже поменялась блузками со звукорежиссером, убрала с лица весь боевой дикторский раскрас, по-простому причесала волосы и из телевизионной красавицы превратилась в сироту казанскую. Под стать ей выглядел и Юра Петров. Осветитель с оператором грамотно выстроили картинку – тревога, уныние. Каменные лица дикторов, бесстрастное холодное чтение текстов – в общем, полная картина глубокого траура (как и заказывал Ю. Манаенков). По отзывам знаю, что многие телезрители этот сигнал поняли и оценили. Читать документы ГКЧП, максимально широко предавать их гласности было просто необходимо. Народ должен знать, что происходит в стране, почему в столицу введены войска, где сегодня власть. Это первичная информация, потом она будет обрастать деталями, подробностями, сообщениями из альтернативных источников. Комментарии в условиях военной цензуры почти невозможны, но и они появятся, невзирая на жесткий контроль.
К шести часам утра в “Останкино” начали стягиваться войсковые части. Известно, что 19 августа в 10.30 председатель КГБ СССР В. Крючков поручил своему заму В. Грушко “обеспечить режимные меры на Гостелерадио СССР в связи с введением ЧП по линии курирования этих объектов”. Эти меры носили внутренний, чисто чекистский характер и не предусматривали блокирования Останкинского телецентра войсками. Задача “взять под охрану” ТТЦ была поставлена одному из батальонов Тульской десантной дивизии генералом А. Лебедем. По периметру телецентра была размещена бронетехника, в холлах и коридорах здания появились бравые десантники. Резко усилился и без того строгий пропускной режим, на вынос из здания съемочной и записывающей аппаратуры требовалось разрешение военной администрации.
После зачтения документов ГКЧП большинство наших граждан пережило шок – что на самом деле случилось с Горбачевым? Жив ли он? Что означает сообщение о его болезни и утрате дееспособности? Пошли слухи: у Горбачева инсульт, он застрелен диверсантом, в перестрелке убит Ельцин, Хасбулатова арестовали… Очень напряженная, нервная атмосфера была и в коллективах Гостелерадио. В зал, где обычно проходила большая еженедельная летучка центрального телевидения, было не протиснуться. В десять утра Л. Кравченко начал летучку. Он был заметно встревожен, но вел себя в целом нормально. На летучке, конечно, многого не мог сказать, но, надо отдать ему должное, никаких пафосных призывов к поддержке ГКЧП с его стороны не было. Говорил об осторожности, взвешенности, предупредил о возможных провокациях. О здоровье Горбачева вроде ничего особенного не сказал, но интонация и подчеркнутая сдержанность давали понять, что дело отнюдь не в болезни президента. Кравченко сообщил также о временной приостановке вещания Российского телевидения, синхронизации телепоказа по 1-й и 2-й программам, а также некоторых других ограничениях в теле- и радиовещании. Было сказано, что до особого распоряжения мы работаем в эфире одни. Подчеркну, что все эти распоряжения Кравченко дал в устной форме, никаких приказов не издавалось, поскольку и мы не получили письменных указаний на этот счет “сверху”.
После летучки я попросил остаться наших информационщиков (кроме программы “Время”, такие службы имелись у “ТСН”, студии “Публицист”, Московского телеканала, а также у радиостанции “Маяк”). Ставил только одну задачу – искать дополнительную информацию, добиваться компетентных комментариев, особое внимание событиям, происходящим в Москве, – на нее сегодня смотрит вся страна. Напомнил, что мы вынужденно работаем в эфире одни и ответственность возрастает вдвое, так что облажаться нам никак нельзя.
Около 12 мы получили принципиальное разрешение на съемки при условии соблюдения строгого регламента. Например, нельзя было снимать армию на улицах – военный цензор тут же вырежет. Документация на съемки шла за подписью главного редактора и выше, но без разрешения военных аппаратуру из здания вынести было нельзя. После 12 в городе работало уже шесть наших камер. Снимали для ВИДа, АТВ, Московского канала, “Публициста”. Около 14 меня вызвал в коридор посланец от зампреда ВГТРК Станислава Буневича Виктор Новиков: “У нас нет эфира, у нас вообще ничего нет, но снимать-то мы должны, а наши камеры у вас, под замком” (созданное в мае Российское телевидение еще не обзавелось своей техникой и арендовало ее у Гостелерадио). Уже к 15 часам камеры “России” работали в городе. Прибежал Леонид Золотаревский (в то время он руководил международными делами): “Обращаются зарубежные корпункты, потому что единственная возможность передать сигнал – только от нас. Министерство связи ничего не предпринимает”. Зарубежных корреспондентов в здание не пускали, но нашли возможность организовать их проход через технический подъезд. Присутствие в здании иностранцев наши международники мотивировали необходимостью соблюдать договоры с зарубежными компаниями, угрозой уплаты неустойки в инвалюте при нашем отказе предоставить технические услуги. Упоминание о валюте производило впечатление. Так что информационной блокады не получилось – уже днем теленовости из Москвы по космической связи разлетались по всему свету, возвращаясь в Москву как новости мировые.
Около 14 часов в Останкино по каналам Российского информационного агентства поступил указ Президента России Б. Ельцина, направленный против ГКЧП (согласно пометке, он был подписан в 12 часов 10 минут). Этим указом ГКЧП квалифицировался как группа лиц, совершивших государственный переворот, то есть государственное преступление. Подчеркивалось, что на территории РСФСР действует законно избранная власть, и все решения так называемого ГКЧП считаются незаконными и не имеющими силы, а действия должностных лиц, исполняющих эти решения, подлежат уголовному преследованию. Так была прочерчена линия фронта между государственной властью РСФСР и ГКЧП. Указ имел важнейшее значение для дальнейшего хода событий, отрезвил многие головы, поддавшиеся на лозунги и призывы заговорщиков.
В течение дня мы пытались дозвониться в приемные членов ГКЧП, разным союзным начальникам, но везде наталкивались на одно и то же: никакой дополнительной информации нет, звоните позже, ожидается пресс-конференция. День проходил в текущих заботах оперативного характера, вызванных спецификой работы в условиях чрезвычайного положения. Было немало и человеческих эпизодов. Так, из Крыма, с отдыха, позвонил Иосиф Кобзон, попросил снять с радиоэфира патриотические песни в его исполнении, сказал, что не хочет быть музыкальным сопровождением этого бардака. Его просьбу удовлетворили, и вся патриотическая песенная нагрузка легла на Людмилу Зыкину. Еще один сюжет: трое наших бывших сотрудников, перешедших на Российское телевидение, пришли с просьбой принять их обратно, а в тот же день, 19 августа, 16 человек, в том числе и нынешний руководитель телеканала “Культура” Сергей Шумаков, решительно ушли из Гостелерадио на “Россию”. А кто-то струсил и нашел причину посидеть дома, переждать.
В 17.00 в пресс-центре МИД СССР наконец началась обещанная пресс-конференция. Состав ее участников известен, продолжительность – 54 минуты. В течение первых девяти минут Г. Янаев зачитал крупные отрывки из опубликованного ранее обращения к народу. После этого перешли к вопросам прессы. Всего был задан 21 вопрос: из них 13 задали советские журналисты, 8 – представители зарубежных СМИ. Показательно, что практически никто из советских журналистов не озаботился судьбой Горбачева (только один из них спросил: “Когда представители прессы смогут встретиться с президентом?”), а вот иностранных корреспондентов положение М. Горбачева интересовало чрезвычайно. Первые вопросы американки из “Ньюз Уик”: “Где Горбачев? Чем он болен?” Сразу за ней журналист из Объединенных Арабских Эмиратов: “Вы можете здесь, перед лицом прессы и общественности, дать нам гарантии того, что с Горбачевым все в порядке и в дальнейшем все будет нормально?” С не менее прямыми и острыми вопросами обратились известный итальянский журналист Джульетте Кьеза и другие. Все ждали, что на пресс-конференции представят медицинское заключение о состоянии здоровья М. Горбачева, однако кремлевские врачи, получившие задание подготовить липовое заключение, умышленно затянули время и “не успели” к началу пресс-конференции. За врачей выступил Г. Янаев с известным заявлением, что Горбачеву ничего не угрожает, он просто безмерно устал от многолетней тяжелейшей нагрузки, что восстановив силы, “мой друг президент Горбачев скоро будет в строю, и мы будем еще вместе работать”. С этого момента сидевшие в президиуме фигуры стали похожи на нашкодивших малолеток и никак не тянули на спасителей Отечества. Пресс-конференция провалилась: она была многословна, пуста и фальшива, а вопросы журналистов не стыковались с ответами. Но самое главное – рухнула версия о тяжелом состоянии здоровья президента. И еще: всем запомнились дрожащие руки Г. Янаева. На крупный план их вывел режиссер трансляции А. Цыварев, работавший в ПТС, а эфирный режиссер в “Останкино” Лена Поздняк отказалась вырезать эти кадры из телеверсии.
Из мемуаров М. Горбачева, его помощника А. Черняева и других форосских сидельцев знаем, что они внимательно смотрели эту пресс-конференцию, как и все другие информационные программы ЦТ, не пропускали ни одного выпуска радиостанции “Маяк”, а также слушали зарубежные “голоса”. Начальник крымской “девятки” (предшественницы нынешней ФСО) Л. Толстой свидетельствует, что на объекте “Заря” (так называлась дача президента в Форосе) исправно работали теле- и радиоприемники, в том числе радиоприемник “Спидола” с расширенным диапазоном.
Центральное телевидение полностью покажет эту пресс-конференцию после программы “Время”, но все, кто работал в “Останкино”, имели возможность смотреть ее “живьем”, то есть в режиме реального времени, поскольку ее трансляция шла по внутренней служебной телевизионной сети телецентра. Это во многом определило настроения в коллективе.
Где-то после 18.00, когда начали верстать программу “Время”, мне позвонил близкий друг, главный редактор телеинформации Ольвар Какучая с вопросом: кто сегодня будет принимать программу “Время”? Я ответил: “Как кто? Конечно, Кравченко”. – “Не получится Кравченко, – сказал Ольвар. – Леонид Петрович уехал на дачу отдыхать. Его ночью подняли, поэтому он устал и решил отдохнуть”. Леонид Петрович – трудоголик, и в обычные-то дни, как правило, работал допоздна. Всегда после окончания программы “Время” обсуждал ее с президентом, часто – с Раисой Максимовной, разговаривал с “руководителями партии и правительства”, ему по всем вертушкам названивали высокие начальники, задетые программой “Время” или “Прожектором перестройки”. Так что часто и за полночь оставался, а тут вдруг устал, да еще в такой день! Ведь есть комната отдыха с душем, диваном и постелью, два–три часа – и ты свежак. Я говорю Ольвару: “Ну, ты же грамотный, матерый, сам разберешься”. Он отвечает: “Нет, не хочу сам, давай вместе, программа будет непростой”. Скажу честно, мне очень не хотелось лезть в это дело, но куда деваться, я же – первый зам. Сообщив ответственному дежурному в приемную Кравченко, что буду в кабинете “главного” программы “Время”, двинулся в АСК-3. Прихожу к Ольвару, а он мне говорит: “Садись на мое место, вот вертушка, а я рядом буду”. Начали работу, материала было очень много, но в поддержку ГКЧП – почти ничего. Обстановка была штабная, напряженная. Примерно в 19.30 позвонил Б. Пуго, которого в приемной Кравченко переадресовали в программу “Время”. Он сообщил, что ожидается выступление А. Собчака по Ленинградскому ТВ (“ Лен-ТВ” шло тогда почти на весь Союз по сети пятого канала, которую в свое время готовили для развития учебного телевидения в СССР). Допускать этого нельзя, в связи с чем нам было приказано заблокировать Ленинградский канал в пределах Ленобласти. Техническая эта задача не составляла сложности, но выполнять ее после махровой лжи на пресс-конференции ГКЧП было противно. Звоню в Министерство связи СССР своему коллеге зам. министра, генерал-полковнику А. Иванову, передаю поручение Пуго. В то время за распространение телерадиосигналов отвечало Минсвязи. Мы тоже кое-что могли, но по согласованию со связистами. Иванов спрашивает, есть ли у меня письменный приказ. Конечно, никакого приказа не было. “Тогда я ничего отключать не буду и тебе не советую, а Пуго посылай подальше, пусть сам берет кусачки и отрубает”. И я ему говорю: “Саш, я понял”. Ответ: “Понял – и молодец”. В приемной “Времени” дежурил Гриша Ратнер – мудрейший человек, старый телевизионщик, я его прошу: “Гриш, мы сейчас будем работать, а вы набирайте Ленинград, набирайте и соедините меня, пожалуйста, минут через сорок”. Он говорит: “Да я и сейчас могу, запросто!” Прямо ему все сказать нельзя, поэтому повторяю: “Мы сейчас заняты, безумно заняты, я сейчас не могу говорить, а вот минут через сорок смогу”. Он вышел с круглыми глазами, но ровно через 40 минут соединил. К телефону подошел В. Сенин, зам. пред, Ленинградского телерадиокомитета, спрашиваю: “Где Петров (Б. Петров – председатель Лентелерадио)?” Отвечает: “С Собчаком в студии, там эфир идет”. Тогда я его спрашиваю: “Как дела, как настроение в коллективе?” – “Нормально”, – говорит. “К нам вопросы есть?” – вопросов у Сенина не было. После выступления Собчака перезвонил Б. Пуго и бесстрастным голосом сказал, что за невыполнение указаний ГКЧП буду строго наказан.
Ближе к 21 часу программа “Время” была в целом сбита, но не хватало самого главного – московского репортажа. Мы не знали, есть ли что “на подходе”, ведь мобильников еще не было. Вдруг по внутренней связи получаем информацию – Сергей Медведев “привез Москву”. Бросаю все и бегом в монтажную. Вместе со мной были зам. главного В. Королев и мой помощник, полковник КГБ В. Кулиш. (Примерно в апреле он был прикомандирован к Гостелерадио и назначен моим помощником. 19 августа пришел с оружием и не отходил ни на шаг. Я ему говорю: “Что вы все ходите за мной, Володя?” – “А чтобы с вами ничего не случилось”. – “Да что может случиться в доме, где полным-полно десантников?” – “Ну а вдруг они вас не узнают. Лучше я буду с вами”. Он был постоянно рядом: при решении оперативных вопросов, во время моих телефонных разговоров с членами ГКЧП, верстки программы “Время”, при обсуждении сюжета С. Медведева. Никуда не звонил, не докладывал. Был вместе с нашим коллективом, проявил себя порядочным человеком.) Просмотрели весь рабочий материал на монтажном столе, кроме последней склейки – беседы с рабочими на баррикаде. Уже шла программа “Время”, а монтаж медведевского сюжета еще продолжался. В начале программы дикторы В. Шебеко и Е. Кочергин снова зачитывали документы ГКЧП, что дало нам небольшой резерв времени. Успели.
За программу “Время” 19 августа 1991 года, которую готовили О. Какучая, О. Точилин, Н. Скалова, Н. Шахова, С. Горячев, С. Медведев, Г. Ратнер, В. Королев, режиссер Т. Петровская, не стыдно, она была честной и полностью противоречила установке на поддержку ГКЧП. После зачтения документов мы дали краткий отчет о пресс-конференции. В него включили два синхрона с острыми вопросами зарубежных корреспондентов, следом – интервью с военным комендантом г. Москвы генералом Калининым о введении режима ЧП в столице. В едином блоке – информации о созыве чрезвычайной сессии Верховного Совета СССР 26 августа и аналогичной сессии Верховного Совета РСФСР на 5 дней раньше – 21 августа.
На 28-й минуте пошел репортаж Сергея Медведева и оператора Валентина Чечельницкого “Москва сегодня”. Он начинался с показа армейских сил и средств на улицах Москвы, тут же крупным планом размашистый плакат “Долой ГКЧП!”. Сцены бесед москвичей с офицерами и солдатами, стоящими в оцеплении вокруг танков и другой военной техники. Крупным планом мужчина лет 40–45, видимо, бывший военнослужащий, свободно чувствующий себя в армейской среде, глядя прямо в камеру, делает заявление: “Мы солдат в обиду не дадим, не дадим ребят в обиду! Мы здесь тщательно следим, чтобы их не спровоцировали. Следующий план – вокруг Белого дома скапливается большое количество людей, из подручных средств возводящих баррикады. Крупно – президент России Б. Ельцин с группой депутатов и охранников взбирается на танк и делает заявление: “Телевидение не дают, радио не дают, зачитываю обращение к гражданам России”. Краткие тезисы: в стране совершен государственный переворот, законно избранный президент отрешен от власти и заперт на даче в Форосе; призыв к неповиновению самозванцам из ГКЧП, к всеобщей бессрочной политической забастовке, восстановлению законной власти. Все это – “с голоса”, без микрофона или других технических средств, на фоне шумов большого города. Вживую Ельцина могли слышать около сотни людей, по ТВ – миллионы. Следующий план – беседа с рабочими, сооружающими баррикады на Краснопресненской набережной, фиксируется время – 17.20. Рабочие говорят, что эта баррикада – последнее звено в оборонительных сооружениях вокруг Белого дома, что они останутся здесь на ночь, так как есть информация о планах по захвату российского Белого дома Советов спецназом. “Если нужно, мы и на завтра останемся. Работаем на ЗИЛе и там, если надо, ребята подменят.
Многие из других смен сюда собираются. Хлебом мы запаслись, но и без хлеба выстоим, ведь защищаем свою народом избранную власть”. Завершая сюжет, Медведев говорит: “Мы будем следить за развитием событий, информировать вас, товарищи, если нам удастся выйти в эфир”. Продолжительность сюжета – всего 4,5 минуты, но, словно магический кристалл, он вместил в себя всю информацию о сути происходящего: ГКЧП встретило решительный отпор. Этот сюжет был крайне важен, ведь даже мы, информационщики, не видели реальной картины, ее полноты и масштаба. До “Останкино” доходили лишь отрывочные сведения, зачастую противоречивые и даже искаженные.
Следующий сюжет программы “Время” из Ленинграда. Большое собрание людей у Мариинского дворца, где прямо на площади идет трансляция сессии Ленсовета. Ни о какой поддержке ГКЧП нет и речи, люди ждут информации о введении режима ЧП в городе, ждут реакции военных, раздаются призывы к бдительности и гражданской солидарности. По-своему интересное интервью с Л. Кравчуком, он верен себе – очень сдержанно, подбирая слова заявил: “Это или что-то похожее должно было произойти. Безвластие, при котором центр уже ничего не мог, а республикам никаких функций не передавал, дальше продолжаться не могло. Сейчас вопрос о том, будут ли все последующие события проходить на основе закона или опять будет твориться беззаконие. На Украине все спокойно, никаких подземных толчков нет, идет осмысление ситуации и поддержание нормального рабочего ритма в городе и на селе. Не хотим предвосхищать завтрашних событий, а думаем о том, как обеспечить нормальную жизнь республики сегодня”. Слова Л. Кравчука иллюстрируются в репортаже собкора Геннадия Кондаурова из Донбасса – все работают, все спокойно. Широкие проспекты Донецка утопают в цветах и зелени. В репортаже из Молдавии президент республики М. Снегур резко осудил создание ГКЧП и заявил о верховенстве республиканского законодательства над союзным. Репортажи из Латвии, Литвы и Эстонии по структуре одинаковы – военные принимают соответствующие меры, а так называемые народные фронты призывают к сопротивлению ГКЧП и к неизменности курса на независимость. Затем информационное сообщение о заявлении Комитета конституционного надзора СССР, ставящем под сомнение законность создания ГКЧП, репортажи из Казахстана, Киргизии и Армении, призывы не допускать хаоса, крепить традиционную дружбу народов, уважать конституцию и проявлять бдительность. Об отношении к ГКЧП – ни слова. В сообщениях из Брянска, Петропавловска-Камчатского, Абакана и Тамбова говорится, что в этих районах страны продолжают действовать законно избранные органы власти, ритм жизни не нарушен.
Международный блок готовил Сергей Горячев. Когда мы верстали программу, я попросил его тщательно проанализировать ленты информационных агентств, узнать реакцию в главных столицах мира, причем с обязательными ссылками на лидеров, а не просто – “один сенатор сказал…”. Через некоторое время он вернулся с вопросом: “Что делать? Ни одной информации о поддержке ГКЧП. Реакция крайне осторожная, практически отрицательная”. Я ему говорю: “Нет другой информации, выдаем эту. Комбинировать ничего не будем”. Так Сережа и сделал. Кстати, вошедший в репортаж С. Медведева сюжет “Ельцин на танке”, который мы без спроса позаимствовали у CNN, к эфиру готовил С. Горячев (С. Медведев и В. Чечельницкий не снимали Ельцина, так как приехали к Белому дому значительно позже).
После программы “Время” снова позвонил Пуго и сказал, что речь уже не идет об отдельных ошибках, а о тенденции в нашей работе: “Вы понимаете, что вы сделали? Вы дали инструкцию куда идти, где баррикады. В общем, все с вами ясно, вы все отстраняетесь. Потом с вами будем разбираться уже по законам особого периода”. Дело в том, что после медведевского сюжета к Белому дому пошло много народу, смены рабочие пошли, и очень быстро образовалась критическая масса, через которую без бульдозера не пройдешь. И раньше там были люди, но нельзя было за руки взяться, тем более выстроить три живых кольца обороны.
После Пуго еще было много звонков. Начальство искало Кравченко, и, узнав в приемной, что его нет на работе, не стеснялось в выражениях. Руководство было крайне раздражено программой “Время”. Алгоритм моих ответов был таким: выдали ту информацию, которой располагали. Народ должен получить ее от нас, а не из зарубежных источников. Это – решение всего коллектива “Времени”. Я здесь “старший по званию” и за все несу личную ответственность.
Первый секретарь московского горкома партии Ю. Прокофьев ругался: “Ну что же вы так Москву обо…рали? Бомжей выдали за работников ЗИЛа. У нас проходят митинги, у нас такая поддержка, а вы…” Я говорю: “Сейчас ведь поздно. Вы нам утром покажите, где митинги, подошлем камеры и снимем, потому что это событие. Неважно, организованное или нет, люди все правильно поймут”. Никто нам потом не звонил и ни на какие митинги не звал.
Примерно в полдвенадцатого ночи соединили с Г. Янаевым. Что странно, он нас не ругал совсем. Я ему говорю: “Все нас ругают, что мы, мол, Ельцину продались, обещают с нами разобраться… Вы видели “Время”? – “Видел”. (Вопреки сплетням он был трезвый совершенно.) Я говорю: “Как вы оцениваете?” – “Нормально”, – говорит. Тогда я еще раз спрашиваю: “Вы сами видели или вам сказали?” – “Я сам видел”. – “Ну, а как вы оцениваете?” – “Да кто тебя так напугал-то? Нормально оцениваю. Так и нужно работать. Нельзя дуть в одну дуду, надо все показывать. А этих товарищей со Старой площади ты посылай”. Это мне запомнилось очень четко.
Глубокой ночью вернулся в свой кабинет. Вместе со мной – полковник В. Кулиш. Оба усталые, вымотанные. Володя и говорит: “У меня тут с собой “маленькая” есть, давайте выпьем. Во-первых, напряжение снимем, а во-вторых, я, например, уже точно не полковник, да и вы не первый зам. Чего уж там, с нами все ясно”.
Следующий день 20 августа был в основном рутинным. Программой “Время” уже занимался сам Кравченко. Он кое-что подправил, но снова не набралось убедительных материалов в поддержку ГКЧП. Сами же члены этого “временного правительства”, обиженные на народ за прозвище “хунта”, потребовали решительной поддержки их имиджа. Это безнадежное дело поручили Володе Стефанову – глубоко интеллигентному, тонкому человеку, пользовавшемуся доверием у телезрителей. Он смог создать искренний, миролюбивый текст, призывавший остановиться в нагнетании общественного противостояния (это видео есть в Интернете). Одного не учли – после лживой пресс-конференции говорить о доверии к ГКЧП было более чем бессмысленно.
К вечеру вышло постановление ГКЧП № 3, целиком посвященное телерадиовещанию. Оно наделяло фактически не созданный еще Всесоюзный совет по телевидению и радиовещанию широкими полномочиями по регулированию деятельности теле- и радиостанций, а также уже официально объявило телевидение и радио России, а также радиостанцию “Эхо Москвы” “не способствующими процессу стабилизации в стране” и приостановило их деятельность.
День снова прошел в самой разнообразной рабочей суете и хлопотах. Поздно ночью уже 21 августа по “вертушке” позвонил Герой Советского Союза генерал Руслан Аушев – председатель Всесоюзного комитета воинов-интернационалистов. Мы были хорошо знакомы по работе в этом комитете. С большим волнением он сообщил, что в столкновении с армейскими подразделениями в районе Нового Арбата погибли трое молодых москвичей. Он прямо кричал: “Пока не поздно, надо остановить насилие! Первая кровь – это страшно!” В “Останкино” в это время почти никого не было, только где-то подремывала смена, ранним утром приступавшая к обеспечению эфира. Нажимаю по очереди все кнопки на аппарате оперативной связи СЛО – тишина. Вдруг прорезается чей-то заспанный голос, это оказался Саша Горянов, информационный спецкор, боевой парень. Быстро рассказал ему о случившемся и надиктовал примерный текст экстренного сообщения. Время еще позволяло, и Саша взял паузу для доводки текста. Вскоре он перезвонил, и мы вместе “застолбили” текст. Он получился острым, звучал резко и тревожно. Выдали его около шести утра, в начале утреннего блока, затем повторяли каждые полчаса. После девяти утра, когда на работу съехались военные и милицейские начальники, нам было приказано снять эту информацию. Где-то через час она появилась уже в обработке силовиков. На нас опять орали, опять грозили разобраться, но вскоре было уже не до разборок: пошли сообщения о полете членов ГКЧП в Форос на поклон к Горбачеву, открылась внеочередная сессия Верховного Совета РСФСР, которую мы решили транслировать по Центральному телевидению, с улиц Москвы по приказу Д. Язова выходили армейские подразделения. Все заканчивалось.
Два с половиной дня Центральное телевидение и Всесоюзное радио были в эфире в вынужденном одиночестве – телевидение и радио России находились под “домашним арестом”. Ребята на РТР пытались выйти в эфир – Ю. Ростов и Р. Кармен подготовили информационную получасовку и во время ночного технического перерыва на “Орбитах” (вещание еще не было круглосуточным) попытались показать ее за Урал. К сожалению, увидеть эту программу смогли лишь случайные зрители в основном из числа технического персонала.
Да, не все в “Останкино” оказались готовы к августовским испытаниям, хотя каждый, наверное, не раз задавал себе вопрос: “А что если?..”, ведь был же опыт Праги, Варшавы, Бухареста, наших Тбилиси, Вильнюса и Баку, но такие люди нашлись и в программе “Время”, и в ТСН, и на “Маяке”. Они не составляли большинства, но в условиях чрезвычайного положения делали все, что могли, – выдавали в эфир честную информацию, причем в самые острые, ключевые моменты развития событий, не предугадывая, чем все закончится. Ни до этих событий, ни после на государственном телевидении и радио нашей страны не было случаев столь явного гражданского неповиновения. Люди на ТВ и радио уже становились другими. И еще. Соглашусь с Анатолием Лысенко, высказавшим на общем собрании работников Гостелерадио СССР 26 августа 1991 года такую мысль: “В том, что тысячи москвичей вышли в критические дни на баррикады, большая заслуга Центрального телевидения и радио, которые за шесть лет перестройки многое сделали для пробуждения гражданского самосознания”.
…К 1991 году телевидение в СССР уже давно было цветным, а вот программы за 19 и 20 августа в моей памяти почему-то остались в черно-белом варианте и с годами в цвет не перешли…
P.S. А “Лебединое озеро” было показано 19 августа только два раза: вечером в плановом цикле “Мировые шедевры” и внепланово – днем. Дело в том, что в то время на ЦТ существовал дневной технический перерыв в вещании. Как мне рассказывал гендиректор программ Виктор Осколков, 19 августа он принял решение не делать такого перерыва, чтобы телеэкраны не гасли. Вот и “перетянули” с вечернего показа фильм-балет: его хронометраж точно совпадал с длительностью перерыва.
Опубликовано: Журнал "Broadcasting. Телевидение и радиовещание" #7, 2016
Посещений: 8387
Автор
| |||
В рубрику "Машина времени" | К списку рубрик | К списку авторов | К списку публикаций
